читать дальшеВысокородный князь, всемилостивейший господин, Вашей княжеской милости, вероятно, уже известно, что в епархии Вашей милости, в деревне Никласгаузен, принадлежащей к графству Вертгейм, происходит большое паломничество, принявшее исключительные размеры и со дня на день возрастающее более, чем это может представить себе человеческое воображение.
Среди паломников объявляются, как мне сообщают, известные и неизвестные люди, которые во время этого паломничества имели откровения, о чем они пророчествуют и внушают народу. Что это значит и к чему это приведет — выше моего понимания, и потому я не принимаюсь за это дело ранее Вашей княжеской милости как духовного судьи в чью епархию входит Никласгаузен. Но дабы дело не дошло до неподобающих слухов или волнений, я сообщаю Вашей княжеской милости о необходимости иметь надзор за этим, но если со стороны кого-нибудь из этих людей будет предпринято что-нибудь нехристианское, то соответственно распорядиться; если же что Вашей княжеской милости как духовному судье окажется неподобающим, то я как светский судья этих мест не оставлю этого без строгого наказания, дабы тем скорее была устранена несправедливость; также и в отношении тех, кто бросил работу по обработке земли таковых с совета, ведома и согласия Вашей княжеской милости [..] разыскать, задержать и возвратить на старое место во имя и хвалу Марии, царицы небесной. И никто не должен быть заподозрен в стремлении причинить кому бы то ни было вред или извлечь собственную выгоду.
Вашей княжеской милости говорят обо мне, что я мог бы раньше сделать предупреждение об этом, но я некоторое времени не был дома, что Вашей княжеской милости небезызвестно.
(с) Сообщение графа Иоганна Вертгейма архиепископу Дитеру Майнцскому о событиях в Никлсгаузене (предположительно – начало июня 1476 года), старая копия в архиве в Вертгейме
Вот что пишет о данном событии Иоганн Тритемий:
“В этом году в Восточной Франконии, в еписколстве Вюрцбургском, происходило большое и поразительное стечение народа, в том числе и из отдаленнейших областей, какого до того никогда не бывало; к одному человеку по имени Иоганн из Никласгаузена, дураку из крестьян, совершенно необразованному свинопасу, который — уж я не знаю, то ли совращенный своим собственным умом, то ли чьим-нибудь другим — публично, на полях и лугах, иногда же из окна крестьянской хижины или с дерева говорил народу неслыханные вещи в своих возмутительных и глупых, нелепых речах, так как он ведь не мог вразумительно говорить или хотя бы сколько-нибудь ясно мыслить. Говорят, что один нищенствующий монах часто внушал ему тайно, что он должен проповедовать; и потому он особенно часто говорил народу из окна, дабы он мог слышать своего подсказчика, не возбуждая внимания других, что в конце концов и стало общеизвестным.
Но к этому убогому болтуну ежедневно толпами прибывало такое множество людей, не только из самой Восточной Франконии, но также из Баварии, Швабии, из Эльзаса и Рейнской области, из Веттерау, Гессена, Бухау, Тюрингии, Саксонии и Мейссена, что, как сообщают, часто в деревню Никласгаузен приходило 10000, когда 20000, а иной раз и 30000 человек.
Он возвещал новое учение против духовенства и князей, которое, как он утверждал, было открыто ему святой девой Марией в поле, в то время, когда он пас свиней. Вследствие этого простой народ преклонялся перед ним как перед святым и почитал его как божьего пророка и доктора истины, избранного богом для спасения верующих, раз божия матерь сочла его достойнейшим из всех для того, чтобы так открыто и дружественно обратиться к нему. Поэтому, как мы слышали от людей, бывших при этом, вокруг него ежедневно собиралось большое количество народа, так что он иногда, вследствие напора стремившихся видеть его, попадал в опасное положение. Часто он также едва мог найти время для удовлетворения естественных потребностей — еды, питья, отправления нужды и сна.
Все собравшиеся страстно желали увидеть его, говорить с ним, коснуться его, как будто он был божий человек и святой: кто мог только коснуться рукой его одежды, считал себя освященным. Масса простодушных людей дошла до такой глупости, что каждый с невероятным упорством стремился получить что-нибудь из его одежды, чтобы быть освященным, как от реликвии святого. Как только они могли приблизиться к нему, они отрезали ножами клочки от одежды простака и расхватывали их. Они срывали с него все, что они могли получить, так что бедняк, лишенный своего платья, почти каждый день должен был обзаводиться новым; он мог быстро получать его благодаря пожертвованиям паломников. Повсюду глупца сопровождала толпа глупцов, которые, увидев его, падали перед ним на колени, как перед церковной процессией, простирали к нему руки и восклицали попеременно: “Молись за меня богу, святой человек!” Тогда он быстро поднимал руку и творил крестное знамение над просящими. Кому он давал такое благословение, тот считал себя освященным и освобожденным от всех грехов перед богом.
Это стечение народа происходило не только днем, но продолжалось и ночами, и далеко вокруг деревни Никласгаузен на дорогах расположились многие хижины и кабаки, в которых трактирщики и повара продавали проходящим необходимое продовольствие. При таком стечении народа никто не имел никаких забот в пути, так как они приходили отрядами, а ночью спали в лугах, полях или рощах, и никто ничего не опасался. Были придуманы разные чудеса, которые якобы случались то в церкви названной деревни, то в присутствии глупого Ганса, хотя в действительности ни одно не имело места, но все были выдуманы и лживы.
Много ценных подарков в золоте, серебре, драгоценностях, монете, воске и предметах одежды было пожертвовано на месте теми, кто в глупом благоговении соревновался друг с другом, но они не послужили ни славе божией, ни пользе какой-нибудь церкви. Потому что в конце концов, как мы расскажем, жалкий глупец был сожжен и стечение [народа] уменьшилось, а все подарки попали частью майнцскому архиепископу Дитеру, как примасу [церковной] провинции, частью вюрцбургскому епископу Рудольфу, как епископу, частью графу Вертгейму, как светскому государю [данного] места. Майнцский архиепископ употребил свою часть денег на постройку деревянного замка в Майнце, который, едва будучи закончен, полностью сгорел вследствие случайно возникшего пожара или, как многие думали, вследствие небесного огня. Многие говорили тогда (из тех, кто сочувствовал насильственно подавленному князьями паломничеству в Никласгаузен): “Посмотрите, святая дева Мария не хочет, чтобы подарки верующих, принесенные ими в Никласгаузен, были употреблены для посторонних целей”.
Мы считаем теперь необходимым привести все или, по крайней мере, важнейшие ложные статьи, из-за которых народу [впоследствии] было запрещено собираться, а, с другой стороны, бедняк был сожжен.
Первая лживая, сочиненная и выдуманная статья была следующая: он говорил, что святая божия матерь, дева Мария явилась-де ему зримо в белом одеянии в то время, как он пас свое свиное стадо на поле, и открыла-де ему то, что он или сам выдумал или услышал от своего совратителя, и велела проповедовать это всему народу от ее имени.
Вторая статья была следующая: что он по собственной дерзости, а не по приказу бога или девы Марии, как он лживо утверждал, публично, в присутствии массы народа порицал жизнь духовенства, причем он добавлял, что божия матерь сказала-де ему: “Возвести моему верующему народу, что мой сын не может и не хочет более терпеть жадность, высокомерие и роскошь духовенства и священников; если они вскоре не исправятся, то весь мир будет наказан из-за их преступлений”.
Третья статья: он подражал яду гуситской ереси, утверждая, что с народа нельзя требовать ни десятины, ни ежегодных чиншей, за исключением того, что каждый по доброй воле (независимо от того, кому и в какой срок) желает дать Христа ради. В частности, он не хотел и слышать о том, чтобы священники и те лица, которым церковь предоставила право пользования десятиной, требовали ее с народа и могли ее взыскивать.
Четвертая статья была следующая: он не только возбуждал мирян к (ненависти против духовенства и порицал с проклятиями его образ жизни и его обычаи, без всякого исключения, отрицал его право на десятину и чинши, но и стремился устранить все церковное правосудие и призывал не обращать внимания на заповеди священников.
Пятая статья была следующая: он постоянно утверждал, что наша госпожа, святая Мария говорила ему: “Скажи всему народу, что мой сын желает и приказывает, чтобы все подати, пошлины, взыскание чиншей, повинностей и платежей прелатам, князьям и знатным, а также все отягощения бедняков были полностью отменены”.
Шестая статья: он утверждал лживым образом, что ему-де было открыто богом (как указано выше), что охота, рыбная ловля, пользование водами и лесами должны быть общими для всех верующих в Христа, по усмотрению каждого, как богатого, так и бедного, как крестьянина, так и епископа или князя.
Когда глупец рассказал об этом и тому подобном и стал ежедневно проповедовать [это другим] глупцам, и народ, который по природе своей склонен к новым учениям и всегда стремится сбросить с себя ярмо господина, с большим благоговением слушал его, то немного недоставало, чтобы с их стороны были предприняты покушения против князей и духовенства.
Большие толпы необразованных крестьян, приходившие ежедневно, не говорили ни о чем другом, как о том, как они могут осуществить на деле то, о чем им проповедовал упомянутый Ганс, как божие откровение. А что может быть для крестьянина приятнее, чем освобождение от всякого чинша и повинностей, а также одинаковые права с духовенством и князьями?! И что может быть более желанным для мирянина, чем видеть духовенство и священников лишенными всяких привилегий и свобод, десятины, чиншей и доходов святого алтаря?!
Всего этого хотела достигнуть устремившаяся в Никласгаузен толпа, которая в соответствии с речами глупца стремилась только к тому, чтобы добыть крестьянам свободу, а на духовенство наложить [цепи] рабства. Но паломничество глупцов, которое исходило не от бога, скоро нашло свой конец. Вюрцбургский епископ Рудольф, который, как упоминалось, был духовным главой этого места, вначале обращался с многократными предупреждениями к жителям своей епархии, запретил паломничество в Никласгаузен и объявил об этом во всех местах, из которых старые люди спешили [послушать] новое учение глупца; когда он увидел, что безумное ослепление народа ежедневно и в огромной степени возрастает, он испугался, что постепенно дело действительно может дойти до-того, чего опасались, видя происходящее. Тогда он замыслил, под давлением обстоятельств, после того, как он посоветовался со своими приближенными, следующий ответный удар. Однажды ночью он послал своих слуг с приказом арестовать лжепророка в деревенской хижине вблизи от Никласгаузена, в то время, когда он спал, и еще в ту же ночь привезти его в Вюрцбург.
Когда наступило утро и толпа, пришедшая в Никласгаузен, заметила, что юноша арестован и отведен в Вюрцбург, она была охвачена безмерной яростью. Крестьяне верили, что благодаря заслугам их юноши, они без оружия и артиллерии, вооруженные только своими посохами паломников, могут взять замок епископа. Что же дальше? Все, кто пришел [туда], бросились толпой по дороге на Вюрцбург: мужчины, женщины, девушки, юноши и старики, числом, приблизительно шесть тысяч, не менее. Когда они пришли к укрепленному замку епископа, названному Мариенбергом, они громко потребовали: “Возвратите нам молодого человека, выдайте святого и невинного, иначе мы разрушим замок и епископство”.
Удивительная, хотя и безрассудная уверенность неистовой толпы! Настолько все они, от главаря до самого незначительного, находились в плену у ослепления и твердо верили, что стены замка тотчас падут, как только они подойдут ближе и провозгласят имя своего юноши. Поэтому они приняли единогласное решение [...] не прекращать осады замка прежде, чем они не получат обратно своего пророка или не разрушат до основания замок. Потому что они возлагали все надежды не на оружие и артиллерию, которых имели совсем мало, но на заслуги и святость своего Ганса.
Они считали невозможным, чтобы божия матерь, непорочная дева Мария, бросила на произвол судьбы в такой нужде пленного юношу, которому она, как они ложно думали, столь часто и столь милостиво, чтобы не сказать столь доверительно, являлась.
Те, кто находился в замке в момент прибытия большой толпы людей, были вначале как громом поражены и удивлены сверх меры, так как они не знали, кто были эти люди и откуда они пришли. Когда они узнали о положении дела, они перестали бояться и хотели стрелять из больших пушек в толпу. Но епископ запретил им это. После того, как он созвал совет, он послал одного из своих рыцарей, человека умного, [по имени] Конрад Гуттен с небольшим числом всадников к собравшейся толпе, чтобы он убедил ее отказаться от ее безрассудного намерения и не подвергаться столь упорно и без [достаточной] причины смертельной опасности.
Когда этот [рыцарь] подъехал к крестьянам, стоявшим перед замком на горе, он спросил их: чего они хотят и откуда и зачем они пришли? Те ответили: “Мы пришли от святой Марии, нашей госпожи, служителя которой — юношу (как они называли того жалкого человека) мы хотим возвратить обратно. Если вы не выдадите его нам, мы не уйдем отсюда, пока мы не освободим его насильно и не разрушим до основания этот замок”. Рыцарь отвечал им: “Добрые друзья! Вы предприняли дело, которое, по моему мнению, не только безрассудно, но и очень опасно для вас; ведь вы хотите захватить столь крепкий замок, хотя вы все не вооружены и не имеете ни пушек, ни бомбард, необходимых для такого дела”.
После долгих уговоров посреднику с трудом удалось уговорить некоторых разойтись. Они уступили, услышав, что вюрцбургские бюргеры вооружились [против них] и все пушки замка направлены на них. Но большинство оставалось стоять как вкопанные. Когда посредник возвратился в замок, а толпа не расходилась, оружейники замка стали стрелять по приказу епископа из пушек каменными ядрами, но не целясь, без намерения кому-нибудь повредить, полагая, что ужасающий гром пушек и страх смерти заставят крестьян разойтись. Но когда те увидели, что снаряды их не задевают, а падают где-то в другом месте, они решили, что это случилось не по намерению оружейников, но в результате заслуг пленного юноши, которого дева Мария хочет сохранить невредимым и не двинулись с места, пока шутка не превратилась в серьезное и гибельное для них дело.
Когда гарнизон замка узнал, что крестьян не побудили к отступлению ни уговоры рыцаря Конрада Гуттена, который, как упоминалось, был к ним послан, ни залпы пушек, он решил принять серьезные меры. Против беззаботной толпы послали вооруженных всадников и стали стрелять в нее из пушек, так что те, кто, пока с ними ничего не случилось, не понимали шуток, были теперь научены горьким опытом, каким смешным и необдуманным путем они пытались освободить своего обманщика. Когда они увидели, что ядра пушек бьют в их толпу и заслуги пленного юноши Ганса не могут этому воспрепятствовать, и когда они увидели, как решительно вооруженные всадники бросились на них, тогда они стали искать спасения в бегстве, но, конечно, слишком поздно. Многие из толпы ослепленных погибли в этот день, одни — пораженные гибельными выстрелами пушек, другие — пронзенные копьями всадников. Такой конец имело безбожное намерение глупцов, совращенных новым лжеучением, открыто бороться против истины.
Когда в дальнейшем литаврщик и свинопас “юноша” Ганс, арестованный лжепророк и совратитель народа, был допрошен под пыткой, что же из его пророчеств было истинным, он признал, что все было придумано, ложно и измышлено, и сам рассказал, что все было придумано вышеупомянутым беспутным и хитрым нищенствующим монахом. После того, как этот монах услышал, что глупец арестован, он бежал.
То ли под влиянием злого духа, то ли неуместного легковерия, во время этого паломничества люди рассказывали о различных чудесах, и некоторые разумные люди со страхом отказывались от преследования и наказания этого дела, хотя и по различным причинам. Те, которые в своем превратном благоговении верили, что это дело исходит от бога — к ним принадлежали многие вюрцбургские бюргеры — очень опасались одобрить казнь юноши; более того: они надеялись, что когда его поведут на казнь, бог заступится за него и воспрепятствует его казни; или же если бог допустит казнь его, то за это последует наказание. Другие же, которые рассуждали разумнее (к ним принадлежал епископ со своим духовенством) боялись не столько божьего наказания за смерть неправедного человека, но весьма опасались, и с большим основанием, злых духов, которые, радуясь суеверию, замышляют обман; они считали Ганса не божьим человеком, но слугой дьявола.
Наконец, он был приговорен к смерти за то, что хотел опорочить святую, истинную католическую веру христиан и повредить ей своими заблуждениями и за то, что учил ложным статьям, о которых мы выше упоминали.
Он был выведен на равнину, лежащую позади моего монастыря, и сидел связанный вблизи от дома прокаженных, где он в присутствии почти всех вооруженных бюргеров должен был быть сожжен. В это время были казнены два [других] преступника, так что он мог это видеть. Когда им были отрублены головы, Ганс сказал палачу: “И со мной ты сделаешь то же?”, на что тот ему ответил: “Нет, для тебя приготовлена другая баня”. Он еще не видел приготовленного для него костра или, если даже и видел, то не знал, что он означает. Но когда он был привязан к столбу для сожжения, он запел громким голосом песни о нашей госпоже Марии, которые были сочинены на немецком языке. Среди тех, кто там стоял, были многие, считавшие, что его невозможно сжечь, вследствие его святости. Они думали, что он будет сохранен невредимым божьей матерью. Поэтому они боялись подойти ближе, опасаясь, что разбросанный божьим гневом огонь может истребить зрителей. Другие боялись, что юноша не может быть сожжен или вследствие помощи злого духа или будучи защищен каким-нибудь волшебством. Ввиду этой боязни палач приказал остричь ему все волосы, чтобы никакое волшебство или демон не могли бы в них спрятаться.
Будучи привязан к столбу юноша стал петь свои молитвы, но вскоре, почувствовав жар от поднявшегося пламени, он три раза простонал жалобным голосом. После этого он ничего больше не произнес, так как огонь задушил его голос. Поглощенный пожирающим пламенем, он превратился в пепел. При этом не случилось никакого чуда; ничего не случилось, что доказало бы невиновность сжигаемого или сожженного. Чтобы наивное благочестие его глупых последователей не изобрело дерзостным образом мученичества, палач выбросил, как ему было приказано, весь пепел в реку. Когда это случилось, всякое паломничество народа в Никласгаузен прекратилось”.
(Iohannis Trithemii Annales Hirsaugienses, t. II, 1690, p. 486 — 491).
* Иоганн Тритемий (1462 — 1516), хронист, свою фамилию получил от латинизированного названия деревни Триттенгейм у Трира, в которой он родился в состоятельной семье (его настоящая фамилия — фон Хейденберг). С 16 лет изучал древние языки в Трирском и Гейдельбергском университетах. Несмотря на полученное гуманистическое образование, он в 1484 г. поступил в монастырь ордена бенедиктинцев в Шпонгейме, где вскоре был избран аббатом. Здесь он собрал большую библиотеку, известную в тогдашней Германии. В 1505 г. был вынужден покинуть монастырь ввиду оппозиции монахов, недовольных его стремлениями к укреплению дисциплины, и стал аббатом монастыря св. Якова, основанного шотландскими монахами в Вюрцбурге (Schottenkloster). Тритемий — один из значительных хронистов начала XVI в. Он оставил после себя несколько сочинений, из которых главным является “Annales Hirsaugienses”, дающих историю юго-заладной Германии с 830 по 1514 г. Тритемий уже у своих современников заслужил сомнительную славу изобретателя фантастических источников и весьма недостоверного историка. Однако это относится, главным образом, к более отдаленному времени. Что касается событий XV — XVI вв., современником которых был Тритемий, то здесь его сведения более достоверны и часто основаны на рассказах очевидцев. Конечно, им присуща обычная тенденциозность представителя феодального лагеря, от которого нельзя ждать сочувствия народному движению. Кроме того, для Тритемия характерна, несмотря на его гуманистическое образование, большая доза суеверия. Это заметно и в приводимом отрывке.
(с)